PRESS CLIPPINGS ►

Shostakovich Hits 100

While we will aim to observe only the most recent stories, our first edition is something of an anachronism, but for good reason, as you will discover. In the week beginning September 25 both English and Russian-language newspapers in Russia were busy celebrating the 100th birthday of the Soviet Union's favourite musical son, Dmitry Shostakovich - as they should have been. For many, Shostakovich's music depicted the hardships of the Soviet period, and for many others his output also represented one of the greatest in twentieth-century music. You can read about Shostakovich's life on our site. Thomas Ryner gives a balanced account of the main events of Shostakovich's life In the following St. Petersburg Times opinion piece, the first of our selected articles:
► ►

OPINION
Shostakovich Gets Lost in His
Own Biography

Let's hope that those who celebrated the 100th anniversary of Dmitry Shostakovich's birth Monday stuck to playing and talking about his music.Unfortunately, it has been hard to distill Shostakovich's voice from the noise that has surrounded him. True, biographers always run the risk of minimizing, eliding, overemphasizing or otherwise distorting aspects of their subjects in the process of fitting an entire life into a book. Alas, Shostakovich has suffered here more than most.

As one of the main faces of Soviet music, his life has been plumbed for information not only about him, but about the system in which he trained and worked. Shostakovich, the man and composer, has been lost among the competing images of what others wanted him to symbolize.

During his life, Shostakovich was alternately lauded by the Soviet authorities as the proletariat's composer - an exemplar of socialism's commitment to art - and scolded and harassed by the same officials for being an avant-gardist producing music that was "anti-people."

In 1936, while still on the rise, Shostakovich was attacked in an editorial in Pravda titled "Muddle Instead of Music." Reportedly ordered by Stalin himself, the editorial targeted the composer's opera "Lady Macbeth of the Mtsensk District," which had already been performed an estimated 200 times to wide acclaim in the Soviet Union and abroad. "The ability of good music to enthrall the masses has been sacrificed on the altar of petit-bourgeois formalism," charged the editorial, published two days after the Soviet leader attended a performance. "Such games can only finish badly."

Shostakovich was left scrambling. His 4th Symphony - which, like "Lady Macbeth," was infused with the dissonant sound characteristic of much modern music - was already in rehearsal. The piece was quickly pulled, and was not premiered until 1960. In its place, Shostakovich offered the 5th Symphony. With its more classically structured harmonies, the 5th promised not to offend conservative ears.

His rehabilitation appeared complete when, in 1942, his 7th Symphony, "Leningrad" was performed in the Soviet Union, London and New York. The piece, begun when Shostakovich was in Leningrad and completed after he'd been evacuated in the midst of the Nazi siege, became an Allied rallying cry in the battle against fascism.

But Shostakovich again fell afoul of the state when, in 1948, he and fellow Soviet composers Sergei Prokofiev and Aram Khachaturian were attacked by Stalin's cultural commissar, Andrei Zhdanov, for not composing music that could be listened to by the Soviet masses.

Stalin died five years later, and the last two decades of Shostakovich's life saw him take his place as the grand figure of Soviet music. (In a cruel twist of fate, Prokofiev died on the same day as Stalin.) Shostakovich would write another six symphonies, complete his set of 15 quartets and, in 1959, be appointed the first secretary of the Soviet Composers Union. At his death, in 1975, he was buried with full state honors in Moscow's Novodevichy Cemetery. He was described in obituaries in the Soviet Union and the West as a loyal communist.

But if the composer's death brought an end to his personal struggle for artistic freedom, the battle for his legacy had just begun. Depending on whom you believed, Shostakovich had always been a committed communist and Soviet patriot; a secret dissident who took every opportunity he could find to express his disgust with the Soviet system; or an opportunist who did what he had to do to further his career.

More than any other milestone in the debate surrounding Shostakovich, it was the 1979 publication of the English translation of "Testimony: The Memoirs of Dmitri Shostakovich" that revealed the composer's contempt for the communist system. The book - based on interviews conducted by Solomon Volkov from 1971 to 1974 and published after Volkov emigrated from the Soviet Union in 1976 - portrayed a secret dissident who scorned Stalin and quietly wove his dissent into his music.

The Soviets immediately launched a public-relations offensive against the book. Shostakovich's son, Maxim, denounced it as a forgery. Less expected, perhaps, was the criticism heaped on the work outside the Soviet Union, with musicologists taking issue with passages they said had been lifted from already published materials, and deriding other sections as pure invention. While Maxim Shostakovich retracted his earlier attack after leaving the Soviet Union, saying "Testimony" accurately reflected his father's thoughts, the composer's true identity is still debated.

Some questions apparently will never be answered. Why did Shostakovich decide, for example, to join the Communist Party in 1960, when artists no longer faced the same danger and pressure from the state that had characterized the Stalinist era? That move has variously been described as an act of commitment to the socialist idea, final surrender or the result of much political harassment. In a 1999 interview, just hours before he was to conduct his father's 4th Symphony in St. Petersburg, Maxim said that the day his father joined the party was one of only two times he ever saw his father cry. (The other came when Nina Varzar, Shostakovich's first wife and Maxim's mother, died.)

And what of all the discussion and speculation surrounding possible subtext in his music? The long-held belief that Shostakovich injected his works with subversive harmonies and motifs has also been questioned. Richard Taruskin, a 20th-century and Russian music specialist at the University of California, Berkeley, went so far as to argue in 1989 that, in fact, Shostakovich had sought to ingratiate the Stalinist authorities with his music. "Lady Macbeth," Taruskin said in a New Republic article, was not a dissonant refutation of the status quo but a "defense of the lawless extermination of the kulaks."

That there are no clear answers here makes sense, in a way. Shostakovich's life was simply too complex, too multifaceted, too shot through with political, cultural and historical meaning and metaphor to organize in any clearly defined, neatly delineated way. He was, or wasn't, a true believer who defended his country during visits to the United States in 1949 and 1959, a terrified sycophant, and a clandestine nonconformist.

On Monday night, in a concert marking the artist's birthday, his friend Mstislav Rostropovich, for whom Shostakovich wrote two cello concertos, conducted a program featuring the 8th Symphony and the 1st Violin Concerto at the Grand Hall of the Moscow Conservatory.

That Rostropovich chose the 8th is a hopeful sign. The second of the composer's "war symphonies," the 8th is widely considered the composer's statement on the terror of war, a sharp contrast with the patriotic anthem to Leningrad in the 7th. It is a much more enigmatic piece, with moments of despair and hope fused together in a way that evokes a sense of doubt and irresolution. It sweeps through peaks and valleys, eventually fading off into an end of sorts without providing any clear or simple answers - like the man himself.

Thomas Rymer is opinion page editor of The Moscow Times and former editor of The St. Petersburg Times.

This article appeared in The St. Petersburg Times, Tuesday September 26, 2006. ► www.sptimerussia.com

Our second article is an interview with the composer Tikhon Khrennikov, ex-Secretary of the Union of Soviet Composers. Khrennikov is infamous for his condemnation of Shostakovich and Prokofiev for the artistic crime of 'formalism' (in this case, writing music too difficult for the average person to appreciate) in 1948. Interestingly, the interview appeared in Pravda - the same paper which in 1936 published the offending - or rather terrifying - editorial "Muddle Instead of Music" denouncing Shostakovich's opera "Lady Macbeth of the Mtsensk District." In the interview, conducted by Andrei Shcherbakov, Khrennikov denies his involvement in Shostakovich's suffering and offers a new perspective of the demands the Soviet Union placed upon its composers, who were often coerced into the role of public servants. The interview, "Don't Make Shostakovich a Martyr," is only available in Russian.

►►

Не хотят вспоминать, что уже в 1949 году Шостаковичу позвонил Сталин и попросил его вместе с Эренбургом, с Костей Симоновым поехать с делегацией в Америку. Во время разговора Дмитрий Дмитриевич пожаловался, что после постановления его музыку перестали исполнять. Сталин удивился и сказал, что это безобразие и что скажет Поскребышеву, чтобы ситуацию исправили. Здесь, конечно, со стороны Сталина был элемент циничной игры, но делать из Шостаковича мученика как-то странно.

- Я не знаю, что говорит Якубов, но композиторы почти всегда писали на заказ ,и их вдохновляло сочинение музыки для театра или публичных мероприятий. Бах писал на заказ, Чайковский писал на заказ, Григ создал своего гениального "Пер Гюнта", получив заказ на музыку к пьесе Ибсена.

Сергей Прокофьев совершенно не тяготился, создавая бессмертную музыку к "Александру Невскому" и "Ивану Грозному". Думаю, что и Шостакович серьезно относился к таким заказам - вспомните его потрясающую музыку к "Гамлету" в театре Вахтангова или музыку к фильму "Овод". И потом это был неплохой заработок для композиторов.

Хочу сказать, что Шостакович даже в трудном для него 1948 году в деньгах не нуждался. Все ведь понимали, что рядом с ними гений, вокруг которого сложилась непонятная ситуация. Сейчас немодно вспоминать, как при советской власти закупались партитуры, как получались заказы на музыку к фильмам и спектаклям. А ведь самый крупный и самобытный композитор Америки Чарльз Айвз должен был писать музыку по ночам, потому что днем работал в страховой компании, чтобы заработать себе на хорошую жизнь. - Говорят, что это Вы добились отмены несправедливого постановления 1948 года?

- В 1957 году Большой театр поставил мою оперу "Мать" по Горькому. После премьеры ко мне подошли Хрущев и Микоян, стали делиться впечатлениями. И я тогда поставил вопрос о необходимости отмены постановления "Об опере "Великая дружба". Я сказал Хрущеву, что партию, страну дискредитируют сохраняющие формальную силу грязные, лживые оценки творчества наших великих мастеров. И через несколько месяцев было принято решение ЦК о пересмотре постановления 1948 года как одного из проявлений культа личности Сталина, и все грязные наветы были сняты.

- В те годы Шостакович вступил в КПСС, написал свои "революционные" 11-ую и 12-ую симфонию. Сейчас модно говорить, что делал это он опять же не от души, для прикрытия, по заказу.

- Опять ложь, опять вранье. Я уверен, что Дмитрий Дмитриевич был человеком, который ничего не делал с фальшью. Во времена Хрущева он, на мой взгляд, надеялся, что в стране вернутся к идеалам Октябрьской революции, к тому, о чем писал Ленин. Не стоит забывать, что в родословной Шостаковича есть революционеры с польскими корнями, которые за свою борьбу с самодержавием были сосланы в Сибирь.

Убежден, что свои 11-ую и 12-ую симфонии Шостакович написал по зову сердца. К сожалению, сегодня эту гениальную музыку у нас почти не исполняют, даже в юбилейный фестиваль не включили. Впрочем, там даже не нашлось места абсолютному шедевру камерной музыки Шостаковича - его Фортепианному квинтету 1940 года…

Никто никогда не требовал от Шостаковича писать музыку про Ленина, про партию. Даже от меня, как от первого секретаря союза, этого никто не требовал. Когда в 1969 году Шостакович написал свою метафизическую Четырнадцатую симфонию про смерть, никто не предлагал перенести ее премьеру, чтобы не портить празднование столетия Ленина. Наоборот, премьера с триумфом прошла в Ленинграде, где пела Галина Вишневская.

- А не было ли у Шостаковича желания стать свободным художником, перебравшись на Запад? Если здесь его так, как пишет Соломон Волков, травили, как говорит Якубов, варвары?

- Сочинения этих господ я комментировать не хочу. Шостакович всегда был выездным, и у него было много возможностей остаться на Западе. Только он был патриотом Советского Союза и не мыслил творчества без своей страны. Он любил жизнь, любил футбол… Конечно, Дмитрий Дмитриевич был очень сложной натурой, в последние годы по объективным причинам его творчество стало более философским. Но делать из него мученика, который только и думал, как бы в симфонии или квартете "разоблачить советскую власть", просто смешно. И неприлично.

Когда мы в 1959 году поехали с делегацией в Америку, то на пресс-конференции американские журналисты пытались спровоцировать Шостаковича на негативную оценку КПСС как душителя свободы творчества в Советском Союзе. Дмитрий Дмитриевич тут же ответил, что считает компартию самой прогрессивной силой на планете. Скорее всего, он так и не считал на самом деле. Я думаю, что Шостакович сказал эти слова, понимая, что любая критика в такой ситуации может быть использована против его страны, его Родины.

- Еще говорят, что Шостакович крайне тяготился своей общественной деятельностью в качестве первого секретаря Союза композиторов РСФСР и депутата Верховного Совета СССР.

- А кому общественная деятельность приносила особую радость? Когда меня выбирали генсеком Союза композиторов СССР, то мы с Кларой всю ночь проплакали, потому что понимали: на большей части творчества придется поставить крест.

Общественная деятельность в советские времена - это были не только и не столько собрания. Это была каждодневная работа по обустройству быта композиторов, решению их жилищных проблем и так далее. Какие дома творчества тогда были, какие фестивали проводились по всей стране!

Шостакович никак не показывал, что общественная деятельность его тяготит. Каждую просьбу он внимательно рассматривал, очень дисциплинировано отвечал на все обращения в его адрес. Единственным его недостатком было крайне благожелательное отношение ко всем композиторам, которые обращались к нему с просьбой отрецензировать их сочинения, независимо от их уровня. Шостакович был очень деликатным человеком и давал такие оценки, чтобы ни одним словом не поранить человека, обращавшегося к нему.

- Позвольте в заключение затронуть одну частную тему. Почему во время исторического визита Игоря Стравинского в СССР в 1962 году общение двух величайших музыкальных гениев ХХ века было таким формальным?

- Я этот визит Стравинского хорошо помню и не раз его описывал. Действительно, Шостакович и Стравинский общались только на официальном приеме, который давала Екатерина Фурцева в "Метрополе". На мой взгляд, Шостаковича могли смутить слова Стравинского, сказанные им, когда во время пребывания в США я пригласил Игоря Федоровича посетить родину. Американские репортеры тут же меня спросили: "Вот вы приглашаете Стравинского, а он так плохо отзывался о советской музыке". На что Стравинский тут же ответил: "Я не мог отрицательно отзываться о советской музыке потому, что я ее не знаю. Я даже ни одной симфонии Шостаковича не слышал".

Не знаю, насколько искренне тогда говорил Стравинский - он был ведь известным мастером иронии, интеллектуальной шутки. Но Шостакович музыкой Стравинского интересовался и искренне восхищался.

Помню, в 1935 году, когда я был в Ленинграде, Дмитрий Дмитриевич пригласил меня к себе отобедать. На рояле стояли ноты сделанного Шостаковичем четырехручного переложения "Симфонии псалмов" Стравинского. И после обеда мы вместе играли эту замечательную музыку. Это сколько лет прошло? ... Семьдесят один год, а как будто вчера было…

Тихон Николаевич Хренников в честь юбилея Шостаковича передал нам для первой публикации письмо, направленное ему Дмитрием Шостаковичем в октябре 1948 года, факсимиле которого мы воспроизводим.